Рид Грачев - Ничей брат[рассказы]
Другой старичок смотрел и не видел мещан. Мещане прятались в своих квартирах и на дачах в Ялте. И поэтому старичок весело стучал палкой, глядя, как мимо идет передовая советская молодежь.
Остальные старички и старушки тоже смотрели на молодежь и вспоминали о том, какие они были счастливые по разным своим причинам и как хорошо они выступали на диспуте.
Только сами молодые люди не думали о счастье. Они были просто молоды, и просто красивы, и просто ошалели от счастья. Они просто шли в кино.
Женщина–библиотекарь тоже не думала о счастье. Она хотела сказать им, что ей также весело, что она тоже идет в кино и — видите — тоже улыбается.
Но она была уже не молодая и знала, что такое счастье. Поэтому она решила никому ничего не говорить.
…Солнце садилось за Баболовским парком. Над Лицеем взбирался к рыжему облаку маленький самолет.
1961
НАУЧНЫЙ СЛУЧАЙ
Я — человек такой, что нигде никогда не был и не состоял, и в войне не участвовал по малости лет. Тружусь газовым слесарем — ставлю плиты, водогреи. Проживаю один, но в случае чего законно могу пойти во Дворец браков, где женят по первому разу. Образ жизни у меня есть. Режим дня, можно сказать, научный: встаю, завтракаю, иду на работу, вечером культурно отдыхаю — читаю книги, газеты, журналы, хожу в кино два раза в неделю и в цирк один раз в месяц. Никаких неприятностей при таком режиме со мной не случается, настроение бодрое, тоны сердца чистые, язык не обложен.
Поэтому заключаю, что наука изо всех сил помогает нам жить, и был бы я науке по гроб жизни благодарен, если бы не случай. Прихожу раз домой, смотрю, в ящике что–то белеется, да не письмо, а то ли повестка, то ли штраф. Открываю, а это денежный перевод на сумму 11 руб. 19 коп. А до получки еще два дня, так что сами понимаете… И кто это, думаю, внимательный такой, что догадался и в самый раз подгадал. Прямо чудо. Двинул на почту, а по дороге думаю: паспорт–то где? Не ношу его с тех пор, как один гражданин замечание сделал: «Паспорт, — говорит, — в человеке самое главное, а ты его в кармане таскаешь». Я его тогда в лужу вывалил вместе с мелочью.
Ищу дома: на столе нет, в тумбочке — нет, на окне — нет. Под матрасом и то нет. А на бумажке с переводом между прочим написано: «предъявить паспорт или заменяющий его документ». Ну, заменяющий у меня есть: удостоверение «Ленгаз». Ношу по долгу службы. Прибегаю на почту, в окошке пожилая гражданка деньги считает. Посмотрела на меня косенько и говорит:
— По студенческому не дам.
За студента меня приняла! И понятно, почему: из–за мелких черт лица. Все черты мелкие.
— У меня, — говорю, — другой это документ.
А она взглянула и опять:
— По удостоверению не дам.
После «нет» трудно «да» сказать. Перевернуться для этого надо. И вот тут–то мне и уйти бы до завтра, так нет: решил на принципе стоять.
— Как же, — спрашиваю вежливо, — не дадите, когда все равно, что паспорт, что другой документ.
— Не все равно, — она отвечает, — а «или заменяющий». Это у военных такой документ.
А я ведь в том числе и военный. У меня запас первой категории. И я кладу ей в окошко военный билет.
— Не дам, — говорит, — Не дам, не дам и не дам по военному билету.
Тогда я говорю тихо:
— Странно, будто вы, гражданка, мне не верите. А ведь вот все мои документы, подтверждающие личность, и сам я двенадцать лет на одном месте тут живу и прописан постоянно.
— Что–то не видала вас, — говорит гражданка, — сама тут на почте пятнадцать лет. И кто у нас ходит постоянно, тем пишем: лично известен. А вы неизвестен и несите паспорт.
И тут я решаю перейти на шутливый тон. Шутка, она, знаете, в трудных случаях хорошо помогает.
— А если я, — спрашиваю, — не обедал сегодня?
Но гражданка твердо на своем строгом подходе стоит и даже не улыбается.
— А не обедали, — говорит, — не блокада сейчас, не помрете.
И вот в этот момент уж совсем мне надо было уйти, и уж решил совсем, как вдруг кто–то за спиной тихо ядовитым голосом произносит:
— Работать надо, тогда и обедать будете. Работать, — говорит, — работать…
И я, повернувшись, замечаю перед собой гражданина. Ждет гражданин, что я ему на это отвечу. И я отвечаю:
— С шестнадцати лет работаю, а вы тут не мешайтесь. Уходите, так как не ваше дело.
И все вокруг будто ждали моего ответа, срываются и вопят:
— Не блокада!
— Несите паспорт!
— С голоду не помрете!
— Вот, — заключает гражданин, — значит, вы уходите. А денег нет — работать надо. Знаете, кто не работает? Тот, кто не ест.
— А вам понятно, — говорю, — что не в свое дело мешаетесь? Понятно, что вас не спрашивают? Понятно?
— Ага, не в свое дело? — говорит гражданин. — Вот вы хулиганите, мешаете работать, а я вас доставлю…
— А кто вы такой, — спрашиваю, — чтобы доставлять? — Потому что одет гражданин обыкновенно и никаких знаков на нем не видно.
— Не знаете? — говорит гражданин. — Сейчас узнаете! — И лезет за пазуху. А все кругом с интересом туда ему засматривают. Гражданин вынимает книжечку вишневого цвета, быстрым движением проводит ее перед всеми глазами и заявляет: — Вот кто я такой и прошу граждан отойти.
Потом наклоняется к окошку и заявляет:
— Так как мы с гражданином сейчас пройдем, выдайте ему, что положено.
И гражданка без слова выдает. И вижу я, что перевод от жилконторы. Я у них истопника замещал, так они обсчитались при расчете. А теперь пересчитали, и вот…
Выходим с гражданином на улицу. Берет он меня под руку и направляет в сторону Невского. Ну, а я иду. Хоть и некрепко держит гражданин, а вырываться неудобно. Некультурно вырываться перед прохожими, неудобно.
Вдруг гражданин спрашивает:
— Пиво пьешь?
— Избегаю, — говорю, — ради сохранения здоровья.
— А куда я тебя веду, знаешь?
— Вам виднее, — вежливо отвечаю, — а там разберутся.
— Правильно отвечаешь, — говорит гражданин. — А пиво пьешь?
— Иногда, — признаюсь откровенно, — для здоровья.
— Тогда давай вот сюда, — предлагает гражданин, — а то неизвестно, когда в следующий раз придется…
И мы заходим в «Пиво» на углу улицы поэта Маяковского.
Гражданин, на меня не глядя, заказывает четыре пива и сардельки.
— Ешь, — говорит, — и пей. Когда, — говорит, — еще придется.
Ем и пью, допиваю бутылку, в животе становится тепло, на душе появляется блаженство, и я думаю, что все идет по науке, и что если да, так уж да, а нет, так ничего не поделаешь, и музыку на радиоле завели, все чисто, культурно, бутылки блестят, и хочется мне гражданину сказать от полноты души, что вот хоть вы меня и ведете куда–то, а зла у меня на вас нет, но гражданин все молчит и не разговаривает. Тогда решаю позвать официантку и сам за все с нею рассчитаться.
— Будьте любезны, — говорю.
А она и не обращает внимания.
Тут гражданин напрягает лицо и негромко, но густо произносит:
— Будьте добры!
И официантка с полдороги поворачивает к нам.
— Что будете?
— Три пива, — говорит гражданин, — и сардельки вон ему.
— Спасибо за внимание, — говорю, — сыт я уже.
— Сыт, сыт, — говорит гражданин. — Мне виднее со стороны. Да и когда еще придется…
Тогда я, желая быть приятным, говорю гражданину:
— Голос у вас…
— Что — голос?
— Густой голос.
— А, — говорит, — да. Голос что надо. Лейтенант у нас был во взводе. Голосок комариный, так он мне: «А ну, Сизоицын, голос!» И я как подам! — И снова умолкает, погружаясь в приятные наблюдения.
Народу в пивной больше. Гул, веселье. Музыка играет, разговоры кругом ведутся, и я ощущаю к гражданину доверие и чуткость, и хочется мне по–хорошему за жизнь с ним потолковать. С полным доверием к его ответственной личности. Только рот открою, а он отворачивается все, отворачивается. Вроде и не приставай.
Тут за столик к нам подсаживается молодой человек. На ногах полуботинки с тяжелыми подошвами, на лице борода, пиджак крученый из толстых ниток. Во рту между зубами дырки.
Гражданин лицо ко мне через столик тянет и шепчет:
— Шпион.
— Да ну?
— Тс-с… — говорит, — английский.
Тут и я стал на шпиона смотреть. Думаю, чем черт не шутит. Поймаем мы с гражданином английского шпиона, может, и все остальное обойдется. А то в газете напечатают.
И наблюдаю, как тот молодой человек мелочь на ладошке считает, и какие у него брови, и какие глаза — большие и невеселые.
— Нет, — говорит гражданин, — не английский. Скорее, американский.
— А может, и вовсе не шпион? — спрашиваю.
— Ты что, газет не читаешь? — удивляется гражданин.
— Появились такие. Рыжие, в вельветовых штанах. Зимой без шапок ходят. Выдают себя за поэтов.
